К. Бальмонт
ученица 11 класса Никитина Анастасия
Работа представлена как исследование поэтического сборника Бальмонта К.,Д. "Будем как солнце", его основных мотивов. Уделёно вниманию структурно-семантическому анализу стихотворения "Я в этот мир пришёл, чтоб видеть солнце", сопоставительному анализу - "Образ солнца в контексте русской литературы"
Скачать:
Предварительный просмотр:
МУНИЦИПАЛЬНОЕ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ
ВЛАДИМИРСКАЯ СРЕДНЯЯ ШКОЛА
Исследовательская работа по творчеству
Константина Дмитриевича Бальмонта
Выполнила: ученица 11 класса
Никитина Анастасия
1. Константин Дмитриевич Бальмонт
2. СБОРНИКИ
3. БУДЕМ КАК СОЛНЦЕ. Книга символов (1903 год)
5. Образ солнца в творчестве поэта, в русском и мировом культурном процессе.
6. Заключение.
7. Список литературы.
Константин Дмитриевич Бальмонт
(1867-1942 гг.)
Русский поэт. Родился в деревне Гумнище, Владимирской губернии, в дворянской семье. Учился в гимназии в Шуе. В 1886 г. поступил на юридический факультет Московского университета, но был исключен за участие в студенческом движении.
Первый сборник стихотворений Бальмонта вышел в Ярославле в 1890 г., второй - «Под северным небом» - в 1894 г. В них преобладают мотивы гражданской скорби. Вскоре Бальмонт выступает как один из зачинателей символизма.
В конце XIX - начале XX вв. поэт выпустил сборники «В безбрежности», «Тишина», «Будем как Солнце». В 1895-1905 гг. Бальмонт был едва ли не самым известным среди русских поэтов; позднее его популярность падает. Его поэзии свойственна подчеркнутая экзотичность, некая манерность и самолюбование.
Бальмонт совершил несколько кругосветных путешествий, описав их в очерковых прозаических книгах. Был захвачен революционными событиями 1905 г., выступал со стихами, славящими рабочих (книга «Песни мстителя»).С конца того же года вследствие репрессий самодержавия жил за границей и получил возможность вернуться на родину по амнистии лишь в 1913 г. Много переводил из поэзии Запада и Востока. Первым осуществил перевод на русский язык поэмы классика грузинской литературы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».В 1921 г. эмигрировал, жил, сильно нуждаясь, во Франции. Создал там цикл ярких стихотворений, полных тоски по России.
Умер в городке Нуази-ле-Гран близ Парижа.
итриевич (1867-1942 гг.)
СБОРНИКИ
ПОД СЕВЕРНЫМ НЕБОМ. Элегии, стансы, сонеты (1894 год)
В БЕЗБРЕЖНОСТИ (1895 год)
ТИШИНА. Лирические поэмы (1898 год)
ГОРЯЩИЕ ЗДАНИЯ. Лирика современной души (1900 год)
БУДЕМ КАК СОЛНЦЕ. Книга символов (1903 год)
ТОЛЬКО ЛЮБОВЬ. Семицветник (1903 год)
ЛИТУРГИЯ КРАСОТЫ. Стихийные гимны (1905 год)
ФЕЙНЫЕ СКАЗКИ. Детские песенки (1905 год)
ЗЛЫЕ ЧАРЫ. Книга заклятий (1906 год)
ЖАР-ПТИЦА. Свирель славянина (1907 год)
ПЕСНИ МСТИТЕЛЯ (1907 год)
ПТИЦЫ В ВОЗДУХЕ. Строки напевные (1908 год)
ЗОВЫ ДРЕВНОСТИ. Гимны, песни и замыслы древних (1908 год)
ХОРОВОД ВРЕМЕН. Всегласность (1909 год)
ЗЕЛЕНЫЙ ВЕРТОГРАД. Слова поцелуйные (1909 год)
ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ. Испанские народные песни (1911 год)
ЗАРЕВО ЗОРЬ (1912 год)
ЗВЕНЬЯ. Избранные стихи 1890 -1912 (1913 год)
БЕЛЫЙ ЗОДЧИЙ. Таинство четырех светильников (1914 год
ЯСЕНЬ. Видение древа (1916 год)
СОНЕТЫ СОЛНЦА, МЕДА И ЛУНЫ. Песня миров (1917, 1921 годы)
ДАР ЗЕМЛЕ (1921 год)
ГАМАЮН. Избранные стихи (1921 год) ИЗ МИРОВОЙ ПОЭЗИИ (1921 год)
МАРЕВО (1922 год)
МОЕ - ЕЙ. Россия (1923 год)
В РАЗДВИНУТОЙ ДАЛИ. Поэма о России (1929 год)
ГОЛУБАЯ ПОДКОВА. Стихи о Сибири (1937)
БУДЕМ КАК СОЛНЦЕ. Книга символов (1903 год)
Сборник «Будем как Солнце. Книга символов» издан в 1903 году и пополнил общее собрание сочинений поэта-символиста ХХ века Константина Бальмонта. Сборник стихов «Будем как Солнце» написан по весне, и сам собой символизирует молодость и просветление природное и духовное. Сборник назван Книгой символов, и каждый из них посвящён одной из грандиозных природных стихий: у солнца лирический герой учится мудрости и любви, у огня черпает страсть, у воды заимствует холодный разум и источник жизненных сил, у ветра – независимость. Так или иначе, но творческий век Бальмонта всё же сродни веку его величества Солнца: подобно природному светилу, эта смелая лирика озарила поэтический небосвод России, долгое время удивляла своей яркостью и даже ослепительностью, а затем явила миру свой достойный закат, обещая свой не менее триумфальный восход после победы над всеми невзгодами.
Сборник «Будем как солнце» печатался в ноябре и вышел в свет в самом конце 1902 года (датой издания, однако, был указан 1903 год). Второе издание сборника вошло в «Собрание стихов» (1904, «Скорпион», Москва), третье - в состав «Полного собрания стихов» (Москва, «Скорпион», 1908. Т.2), четвёртое - в «Полное собрание стихов». («Скорпион», 1912, т.3), пятое - в «Собрание лирикеи» (Москва, 1918, Кн. 5) В сборник входит большое количество стихотворений:
- Я в этот мир пришел чтоб видеть солнце
- Будем как солнце
- ВОЗДУШНЫЙ ХРАМ
- ГОЛОС ЗАКАТА
- РАССВЕТ
- ГИМН ОГНЮ
- НОВОЛУНИЕ
- ЛУННОЕ БЕЗМОЛВИЕ
- ВЛИЯНИЕ ЛУНЫ
- ВОСХВАЛЕНИЕ ЛУНЫ
- ВЛАГА
- ВОЗЗВАНЬЕ К ОКЕАНУ
- БЕЛЫЙ ПОЖАР
- ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ
- ЛЬДИНЫ
- С МОРСКОГО ДНА
- ДОЖДЬ
- ПРЕРЫВИСТЫЙ ШЕЛЕСТ
- БЕЗВЕТРИЕ
- СНЕЖИНКИ
- К ВЕТРУ
- ВЕТЕР ГОР И МОРЕЙ
- ВЕТЕР
- ЗАВЕТ БЫТИЯ
- ВСКРЫТИЕ ЛЬДА
- СЕВЕР
- ИСПАНСКИЙ ЦВЕТОК
- ТОЛЕДО
- PASEO DE LAS DELICIAS В СЕВИЛЬЕ
- К ЦАРИЦЕ ФЕЙ
- К ЮНОМУ СХИМНИКУ
- НЕ ЛУЧШЕ ЛИ СТРАДАНИЕ
- СУМЕРКИ
- СКАЗАТЬ МГНОВЕНЬЮ: СТОЙ!
- ВЕРБЫ
- ЦВЕТОК
- ПРАЗДНИК СВОБОДЫ
- МОИ ПЕСНОПЕНЬЯ
- СЛОВА-ХАМЕЛЕОНЫ
- ВОЛЯ
- ГЛАЗА
- «Я полюбил свое беспутство…»
- «Мне снятся караваны…»
- «Жить среди беззакония…»
- «Что достойно, что бесчестно…»
- «Все равно мне, человек плох или хорош…»
- «Если в душу я взгляну…»
- «Я - изысканность русской медлительной речи…»
- ГЛАЗА
- СКВОЗЬ СТРОЙ
- В ЗАСТЕНКЕ
- МСТИТЕЛЬ
- СОПЕРНИКИ
- В ДОМАХ
- НАШИМ ВРАГАМ
- ГАРМОНИЯ СЛОВ
- ОСВОБОЖДЕНИЕ
- Эти и многие другие стихотворения входят в этот сборник, написанные как попытка создать космогоническую картину мира, в центре которого находиться Солнце.
Анализ стихотворения « Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце»
Стихотворение начинается словами древнегреческого философа Анаксагора. Это изречение в качестве анафоры встречается в стихотворении дважды: в первой и последней строфах. Таким образом, можно увидеть кольцевую композицию произведения. В основе лежит монолог лирического героя. Лирический герой Бальмонта счастлив, что пришёл в этот мир. Ему дан шанс созерцать «солнце и выси гор», «море и пышный цвет долин». У него есть шанс не просто восхищаться красотой земли, он способен ее воспевать. Таким образом, он служит главному источнику жизни, которым является солнце. Он творит и славит бескрайний мир и этот прекрасный мир принадлежит ему(« Я заключил миры в едином взоре. Я властелин») Лирический герой страдал, но «победил холодное забвение», в котором не было солнечного света и тепла. «Холодное забвение» здесь поиск смысла жизни. Для героя Солнце стало источником очищения духа и путем к совершенной жизни, прозрения. Создав свою мечту, герой словно ожил - им разгадан непостижимый замысел мироздания. Человек существует только в данное мгновение, в нем выявляется вся полнота его бытия. Теперь он готов воспевать каждый прожитый миг, ибо в нем истина («Я победил холодное забвенье, Создав мечту свою. Я каждый миг исполнен откровенья, Всегда пою.») Страдания, трудный поиск истины пробудили мечту лирического героя. Обретя истину, он отдается каждому мгновению и живет в нем в своем творчестве. Лирический герой не огорчается уходу солнца, его не страшит ночная тьма. Певец считает, что восхвалять в своих песнях солнце - его жизненное предназначение. Он поет для солнца даже «в предсмертный час. Создать образ вселенной, властелином которой является лирический герой, помогают ключевые образы (горы, долины, небо). Но основным образом, является солнце. Солнце служит символом цикла человеческой жизни. Символ направлен в просторы космоса, в вечность. Солнце может видеть всю Вселенную, оно есть сердце мироздания, с которым связан и сам человек. В лексическом строе текста присутствует слово « откровенье» . Оно имеет 2 значения. Первое- раскрытая тайна. Второе – открытость людям и миру. Дважды звучит слово мечта («создав мою мечту; мою мечту страданья побудили»).Мечта – открытие, прозрение.Автор использует художественные средства (тропы) для создания образа вселенной. Эпитеты - "пышный цвет" (долин), "синий кругозор" , «единый взор» ,«холодное забвенье», «певучая сила» .Метафоры - "мечту страданья пробудили"; «заключил миры в едином взоре» .Риторический вопрос - "Кто равен мне в моей певучей силе?" В стихотворении используется прием параллелизма для придания речи образности и выразительности. Этот прием дает возможность художественной речи выразить разнообразные эмоциональные оттенки.
И синий кругозор.
Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце
И выси гор.
По жанру стихотворение гимн (воспевание солнца). Это видно по интонации текста. Она торжественная, мажорная. он слагается из обращений и воззваний к солнцу. Эмоциональная насыщенность выражается в преобладаниивосклицательных и вопросительных оборотов, воззваний, обращений, многочисленных нарастаний, риторических накоплений и повторений. Автор прибегает к приему ассонанса (Я в этот мир пришел чтоб видеть Солнце и синий кругозор. я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце и выси гор) Он применяется в качестве оригинального инструмента, придающего тексту особый колорит. Рисунок гласных звуков подсвечивает мысленную картину, создаваемую смыслами и образами. Прием аллитерации(Я в этот мир пришел чтоб видеть Солнце И синий кругозор. Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце И выси гор)Повторение одних и тех же звуков служит в качестве дополнительного средства ритмизации речи, оно придает выразительность, певучесть.Размер стихотворения: разностопный ямб. Стопа: двухсложная с ударением на 2-м слоге.
Я ̅в э̒то̅т ми̒р при̅ше̒л, что̅б ви̒де̅ть Со̒лнце̅
И̅ си̒ни̅й кру̒го̅зо̒р.
Рифмовка: ABAB – перекрёстная . Строфика стихотворения катрен – четверостишие с перекрёстной рифмой АВАВ.
Стихотворении занимает одно из основных мест в сборнике. Оно отражает основную тематику сборника.Достаточно хорошо раскрыт образ солнца. Наиболее схоже оно по своему жанру, интонации, смыслу оно со стихотворением «Гимн огню» , в которой автор воспевает одну из основных стихий.
Образ солнца в творчестве поэта , в русском и мировом культурном процессе .
В мировой культуре солнце понимается, в первую очередь, как центр, сердце, сила чувства и веры, способность ощущать и силу воображения. В языческих верованиях мира солнце воспринимается как верховное божество, как воплощение его всепроникающей власти. Как источник тепла, солнце представляет жизненную силу, страсть, храбрость и вечную молодость. Являясь источником света, солнце символизирует разум и знания. Солнце символизирует жизнь и смерть, а также обновление жизни через смерть. В христианском образном мире восходящее Солнце является символом бессмертия и воскресения. Особый интерес к образу солнца возник на рубеже XIX-XX веков. Тема солнца привлекла А. Белого («Золото в лазури», 1904), М. Горького («Дети солнца», 1905), В. Иванова («Солнце-сердце», 1905–1907), В. В. Маяковского («Солнце», 1923), А. Крученых («Победа над солнцем», 1913) и др. Своеобразным солнцем символизма, созидающей его силой, было и творчество К. Бальмонта. В. Брюсов высказывался о нём так: «Когда над русской поэзией восходило солнце поэзии Бальмонта, в ярких лучах этого восхода затерялись едва ли не все другие светила…» . Для К. Бальмонта поэзия, в целом, представляла собой утонченный способ для выражения чувств и мыслей. Сам Бальмонт называл свои стихи “солнечной пряжей”.Хрестоматийным в символистской поэзии стало стихотворение-гимн «Будем как солнце». Солнцу – идеалу космической красоты, его стихийной силе и животворящей мощи посвятил Бальмонт немало возвышенных строк. Современная душа, по Бальмонту,- это горение, пожар чувств. Сам Бальмонт называл свои стихи “солнечной пряжей”. Хрестоматийным в символистской поэзии стало стихотворение-гимн «Будем как солнце». Солнцу – идеалу космической красоты, его стихийной силе и животворящей мощи посвятил Бальмонт немало возвышенных строк. Современная душа, по Бальмонту,- это горение, пожар чувств. Пожалуй, в русской лирике нет мастера, которого можно было бы поставить в один ряд с Бальмонтом по страстности мироощущения. В светской литературе XVIII-XIX в. солнце встречается как светлый образ наполненный романтизмом. Примером может послужить ода М.Ломоносова «Солнце». В стихотворениях Г.Р.Державина, А.С.Пушкина, Ф.И.Тютчева, А.А. Фета образ солнца всегда радостный и восторженный. Так, у Державина читаем: «Но, солнце, мой вечерний луч! Уже за холмы синих туч Спускаешься ты в темны бездны»; у Пушкина: «Уж реже солнышко блистало», «Мороз и солнце; день чудесный!», «Блестя на солнце, снег лежит»; у Фета: «Еще вчера, на солнце млея», «Солнца луч промеж лип был и жгуч и высок»; у Тютчева: «И солнце нити золотит», «Уж солнца раскаленный шар с главы своей земля скатила,», «Сияет солнце, воды блещут, на всем улыбка, жизнь во всем,», «Солнце светит золотое».
Таким образом, Солнце является одним из ключевых образов в русской и мировой литературе.
Заключение
В заключение хочется сказать, после Бальмонта осталось большое литературное наследство: стихи, проза, критика, несметное количество переводов с многих языков мира. Но, разумеется, самое главное и ценное в его наследии - это поэзия. Бальмонт выпустил 29 поэтических книг (исключая сборники избранных стихотворений). Конечно, они неравноценны, в них нашел отражение его сложный и противоречивый творческий путь, взлеты, кризисы и угасания таланта. Бальмонт - поэт чрезвычайно плодовитый, но неровный, по преимуществу поэт - лирик. Книга символов «Будем как солнце» (1903) выявила новый этап эволюции поэта, единение его души с космосом, вечностью. Она привлекла к себе жизнеутверждающим пафосом, призывом жить радостно, светло, красиво. Образ солнца стал сквозным в творчестве поэта, в разные годы наполняясь различным философско-символическим содержанием.
Языку Бальмонта характерно употребление антитез, гипербол. Часто поэт ставит в синонимический ряд слова, которые имеют антонимические отношения.
В синтаксической структуре Бальмонт отдаёт предпочтение однообразным синтаксических конструкций, использует словесные и лексические повторы. Также Константин Бальмонт любит использовать анафору, лексическую, синтаксическую, морфемную. В целом можно сказать, что язык Константина Бальмонта отличается яркой индивидуальностью. Поэтический язык Константина Бальмонта обладает разносторонней красотой, что и объясняет большую популярность поэта в зрелый период творчества.
Творчество поэта Бальмонта уникально. По сути, Константин Дмитриевич чисто формально примыкал к различным течениям, дабы ему было удобней продвигать свои новые поэтические идеи, недостатка в которых он никогда не испытывал. В последнее десятилетие XIX века с творчеством поэта происходит метаморфоза: меланхоличность и мимолетность уступают место солнечному оптимизму. Номинально же принято считать, что стиль, в котором Константин Дмитриевич писал стихи, относился к поэтическому течению символизма. Если в более ранних стихах прослеживались настроения ницшеанства, то на пике развития таланта творчество Константина Бальмонта стало отличаться специфическим авторским оптимизмом и «солнечностью», «огненностью».Если в более ранних стихах прослеживались настроения ницшеанства, то на пике развития таланта творчество Константина Бальмонта стало отличаться специфическим авторским оптимизмом и «солнечностью», «огненностью».
Отраднее всего моим мечтам
Прекрасные чудовища Китая.
Дракон - владыка солнца и весны,
Единорог - эмблема совершенства,
И феникс - образ царственной жены,
Слиянье власти, блеска и блаженства.
Люблю однообразную мечту
В созданиях художников Китая,
Застывшую, как иней, красоту,
Как иней снов, что искрится, не тая.
Симметрия - их основной закон.
Они рисуют даль - как восхожденье,
И сладко мне, что страшный их дракон -
Не адский дух, а символ наслажденья.
А дивная утонченность тонов,
Дробящихся в различии согласном,
Проникновенье в таинство основ,
Лазурь в лазури, красное на красном!
А равнодушье к образу людей,
Пристрастье к разновидностям звериным,
Сплетенье в строгий узел всех страстей,
Огонь ума, скользящий по картинам!
Но более, чем это всё, у них
Люблю пробел лирического зноя.
Люблю постичь сквозь легкий нежный стих
Безбрежное отчаянье покоя.
К старинным манускриптам в поздний час
Почувствовав обычное призванье,
Я рылся между свитков - и как раз
Чванг-Санга прочитал повествованье.
Там смутный кто-то,- я не знаю кто,-
Ронял слова печали и забвенья:
«Бесчувственно Великое Ничто,
В нем я и ты - мелькаем на мгновенье.
Проходит ночь - и в роще дышит свет,
Две птички, тесно сжавшись, спали рядом,
Но с блеском дня той дружбы больше нет,
И каждая летит к своим усладам.
За тьмою - жизнь, за холодом - апрель,
И снова темный холод ожиданья.
Я разобью певучую свирель.
Иду на Запад, умерли мечтанья.
Бесчувственно Великое Ничто,
Земля и небо - свод немого храма.
Я тихо сплю,- я тот же и никто,
Моя душа - воздушность фимиама».
<Февраль 1900>
Подробный анализ стихотворения Бальмонта К. Д. "Великое ничто"
В феврале 1900 года на свет появилось одно из интереснейших лирических произведений Константина Дмитриевича Бальмонта - "Великое Ничто", которое по сути трудно назвать стихотворением. "Великое Ничто" считается микроциклом, состоящим из двух произведений: "Моя душа – глухой всебожный храм" и "К старинным манускриптам..." . Они чаще всего публикуются вместе, нежели по отдельности, однако многие принимают их за одно стихотворение, состоящее из двух частей.
Это лирическое произведение входит в цикл "Сознание" и было впервые опубликовано в сборнике стихотворений "Будем как Солнце" в 1903 году. Константин Бальмонт посвятил своим друзьям и "Великое Ничто", и весь сборник. Стихотворение написано под влиянием того периода жизни поэта, когда Бальмонт увлекся китайским языком и мифологией.
Разбирая данное лирическое произведение по строкам, в первую очередь обратим внимание на название. "Великое Ничто" - понятие китайской мифологии эпохи Сун, о котором говорится в стихотворении:
Бесчувственно Великое Ничто,
В нём я и ты - мелькаем на мгновенье...
Бесчувственно Великое Ничто,
Земля и Небо - свод немого храма.
Великое Ничто в китайской мифологии - символ Великой пустоты, вечности, цели познания.
По жанру оба стихотворения микроцикла "Великое Ничто" представляют собой различные жанры лирики: "Моя душа - глухой всебожный храм..." относят к оде, так как в нем присутствуют мотивы возвышенности, торжества и хваления, в то время как "К старинным манускриптам...." является элегией с элементами печали.
Восточная тема, тема красоты и гармонии образов Китайской мифологии являются ведущими в стихотворениях "Великое Ничто":
Люблю однообразную мечту
В созданиях художников Китая...
Тема восхищения Китайской культурой передается различными литературными средствами в текстах обоих стихотворений. Например, в первом стихотворении автор использует образы мифических чудовищ Востока, чтобы показать "пристрастье к разновидностям звериным":
Дракон, владыка солнца и весны,
Единорог, эмблема совершенства,
И феникс, образ царственной жены,
Слиянье власти, блеска, и блаженства.
Константин Бальмонт создаёт прекрасное произведение, обращаясь в мифологическим сюжетам и образам. Константин Бальмонт восхищается этими "прекрасными чудовищами" - так называет образы существ из мифов сам поэт, используя прием оксюморон, чем подчеркивает необычное отношение к персонажам преданий, их яркость как героев. Оксюморон используется поэтом в лирическом произведении несколько раз, чтобы показать красоту контраста восточной культуры, и выглядит, и звучит это несомненно красиво, необычно: страшный дракон - символ наслажденья, в различии согласном, отчаянье покоя.
В лирическом произведении Константина Бальмонта "Великое Ничто" несколько раз используются эпитеты, придающие слову эмоциональность, звучность и яркое описание: застывшая красота, дивная утонченность тонов, легкий нежный стих, темный холод.
Автор использует всевозможные сравнения для выражения живости, проводя параллель с прекрасным Китаем: Застывшую, как иней, красоту/Как иней снов, что искрится не тая, даль как восхожденье.
Невозможно не заметить многочисленные олицетворения в обеих частях стихотворения "Великое Ничто". С помощью оживления обыденных вещей и предметов Константин Бальмонт показывает их незаменимую роль в культуре востока, их красоту. Благодаря олицетворениям, которыми пропитано почти каждое словосочетание, строки произведения буквально дышат жизнью:
Моя душа - глухой всебожный храм,
Там дышат тени, смутно нарастая.
Отраднее всего моим мечтам...
...Застывшую, как иней, красоту...
...Огонь ума, скользящий по картинам!..
...Проходит Ночь, и в роще дышит свет...
...Иду на Запад, умерли мечтанья...
Стихотворения микроцикла "Великое Ничто" написаны пятистопным ямбом, это придает лирическим произведениям пера Константина Бальмонта динамичность, звучность. Мужская рифма лирического произведения придает ему некоторую певучесть. Способ связи - перекрестная рифма.
Лирический герой стихотворений Бальмонта в первой части рассуждает о невероятной красоте китайской культуры, ее мифов, художников и творчества в целом. Здесь без труда обнаруживаются восхищение и торжественность. Вторая же часть произведения "Великое Ничто" показывает читателю лирического героя с другой стороны, он философски размышляет о Великой пустоте, о вечности, о круговороте жизни. Выводы этих рассуждений и являются основными идеями стихотворений.
В творчестве Константина Дмитриевича Бальмонта микроцикл "Великое Ничто" занимает, пожалуй, одно из важнейших мест, чего, к сожалению, нельзя сказать о месте произведения в русской литературе в целом.
В высшей степени неровно. Наряду со стихотворениями, которые пленительны музыкальной гибкостью своих размеров, богатством своей психологической гаммы, от самых нежных оттенков и до страстной энергии, смелостью и свежестью своего идейного содержания, – вы часто находите у него и такие строфы, которые многословны и неприятно шумливы, даже неблагозвучны, которые далеки от поэзии и обнаруживают прорывы и провалы в рассудочную, риторическую прозу. В его книгах вообще очень много лишнего, слишком большое количество слов; необходимо сделать из них отбор, внушить автору правила эстетической экономии; если бы он не был так расточителен и так гостеприимен по отношению к самому себе, это было бы гораздо лучше и для нас, и для него; сокращенный Бальмонт ярче выказал бы свои высокие достоинства.
Константин Дмитриевич Бальмонт, фото 1880-х гг.
Шаткость и нецелостность его мастерства объясняется, вероятно, тем, что, в глазах поэта, как он сам говорит в стихотворении «Извив»,
Мысли ход живой,
Как очерк тучки кочевой,
Всегда чуть-чуть неверен.
Когда грамматика пьяна
Без нарушенья меры, –
Душа как вихрем взнесена
В те призрачные сферы,
Где в пляске все размеры...
Вот у Бальмонта пьяна не только грамматика, и потому не выдержан строй его капризной лиры: автор пьян словами, охмелел от их звуковой красоты. Он упоенно заслушивается их, он их сплетает в свои любимые «напевности», нанизывает ожерелье красивых или искусственных алитераций, звенит ими, играет – то флейта слышится, то будто фортепьяно... Льются водопады и каскады, буйно и гремуче низвергаются с высоты или переходят в «ручеечек, ручеек» и медленными строками замирают в каком-нибудь тихом внутреннем Амстердаме, в элегическом покое затона, и слышишь тогда, как «незримо порывается струна от неба до земли». Или в тоске степей половецких
Звук зурны звенит, звенит, звенит, звенит,
Звон стеблей, ковыль поет, поет, поет,
Серп времен горит, сквозь сон горит, горит,
Слезный стон растет, растет, растет, растет.
Но так как поэзия – нечто другое, чем бальмонтовские литавры, флейты и скрипки, так как слова – не только звуки, то, нашим писателем нередко пренебрегаемые в своей логической природе, в своем идейном естестве, они и мстят за это, создавая что-то невразумительное и необязательное, какое-то случайное сцепление мыслей. Для Бальмонта как будто не важно, ему все равно, что означает слово, какое понятие облекает оно своею фонетической, своей воздушной одеждой. Поэт воздуха, небрежный к смыслу, он беспечно предоставляет содержанию выявлять себя самому, без его писательской помощи, просто из комбинации звуков, которые дадут же, образуют в своем узоре какую-нибудь тему, – не все ли равно какую? Зачарованный словами, загипнотизированный их певучей властью, он пускает поводья и отдается на волю ветра, с которым недаром так часто и восхищенно сравнивает самого себя. «Вольный ветер», он не задумывается над изречением Баратынского , что «бродячий ветер именно «неволен» и что «закон его летучему дыханью положен».
Беззаконный, больше в музыке, чем в мысли, рассеивая себя в воздушных струях ветра, Бальмонт как раз оттого превращает свои стихотворения в набор слов. И это определение надо принять не только в его дурном, в его отрицательном смысле, но и в положительном. Ибо набранные слова могут случайно прийти в прекрасные и глубокие сочетания – разве, выражаясь языком самого автора, чужды красоте «жемчуга, сорвавшиеся с нитей»? Разве, как набирают литеры, нельзя набирать и слов? В общей соединенности, в республике мира все связано друг с другом, и слова образуют именно нервную систему этого мира; их тонкие сплетения всегда будут иметь какой-нибудь смысл, какой-нибудь намек на смысл; поэтому в присоединении одного слова к другому и не надо соблюдать особенной логической щепетильности – достаточно положиться на свой инстинкт поэта и довериться мудрости самого звука. Вот почему, писатель-наборщик, нанизыватель, Бальмонт каждое свое слово не мог бы оправдать.
Поэты России ХХ век. Константин Бальмонт. Лекция Владимира Смирнова
Ему их не трудно произносить, он не взвешивает их, он за них не берет на себя ответственности. Он любит свои слова, но не уважает их. Есть у него праздность речи, и он нередко терпит неудачу в своем неосторожном обращении со словом и смыслом. Из-за опьяненности звуком становится даже сомнительной искренность исповеди, подлинность изъявлений. Бальмонту не всегда веришь, и, кажется, он этим не огорчен. А если обнаружится в его стихах что-либо непонятное, то он сошлется на то, что «мысли ход живой, как очерк тучки кочевой, всегда чуть-чуть неверен»... И потому течение своих идей он смело подчиняет внушению звуков; если он скажет «водительство», то непременно уже само собою подвернется под его перо «родительство», и если влюбленная обнявшаяся чета – это «две красы», то она же сейчас и – «две осы», и если – «великое», то рядом – «безликое»; даже на потребу и такое созвучие, как «поелику в лике»... Иной раз то, что он делает ради рифмы и напева, предательски опутывает его, но иной раз и помогает ему, способствует смыслу; счастливо и дружно слетаются, сплетаются слова, и в контексте стихотворения столь же красиво, сколько и умно звучит, что «травы – удавы»; или что утомленный, скептический, неуместный шафер, держащий венец над невестой молодою, у плеча новобрачной, «над фатой ее прозрачной», склоняется «мечтою мрачной, неуместной, неудачной»; или что, в «Вороне » Эдгара По , «завес пурпурных трепет издавал как будто лепет, трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне», и на бледном бюсте Паллады сидел, сидел «зловещий, Ворон черный, Ворон вещий».
В общем, Бальмонт не подвергает себя никакой самодисциплине. Не Автомедон своей колесницы, он, к сожалению, правду говорит, когда, в «Фейных сказках», сообщает нам, как он пишет стихи:
...........................................
Но я не размышляю над стихом.
Напрасно. Размышлением нельзя создавать стихов, но можно и должно их проверять. Отказавшись от этого, неразмышляющий поэт и обнаружил в себе роковое отсутствие художественной скупости, художественной строгости. Не сдержанный, совсем не классик, он распустил свои слова и часто выбирает и особенно соединяет их между собою – без внутренней необходимости. Его слова и их сочетания заменимы, и пристального взгляда, требовательной критики они порою не выдерживают. И дурно уже то, что их приходится объяснять и защищать, что они не говорят сами за себя. Эта расплывчатость и принципиальная неоправданность многих произведений Бальмонта находится еще в связи и с тем, что он дает пышные обещания, но исполняет меньше, чем сулит. Свой собственный герольд, он как бы предшествует самому себе и очень громко трубит в звучные фанфары своих предисловий и слов, сам характеризует себя, там и здесь возвещает свое художническое credo. Но так оно обще, что становится бессодержательным, и его поэтические формулы, слишком широкие, ни к чему не обязывают. Он вообще любит широкий размах, великолепие, роскошь, или щегольство, так что все это даже утомляет и почти граничит с дурным тоном. Поэт злоупотребляет драгоценными камнями, всяческой яркостью; между тем он мог бы обойтись и без нее – безвкусно Рейнский водопад освещать бенгальскими огнями. Драгоценности, обилие красочных пятен вторгаются у него и в такие картины, которые должны бы чаровать именно своей незатейливостью и простотой:
Прекрасней Египта наш Север.
Колодец. Ведерко звенит.
Качается сладостный клевер.
Горит в высоте хризолит.
А яркий рубин сарафана
Призывнее всех пирамид.
А речка под кровлей тумана...
О, сердце! Как сердце болит!
Разве душе этого стихотворения и сердцу, болящему сердцу поэта подобают, разве им к лицу хризолиты и рубины? Едва ли. Но Бальмонт не может от них отрешиться, потому что он уже так воспитал себя, он приучил свои глаза и уста к богатству окрасок и выражений. Почти всегда он повышает голос и в этом голосе нарочно усиливает дерзновение и отвагу. Ему сладостно произносить «кинжальные слова», бреттерствовать в литературе, посылать вызовы, хотя бы никто его и не трогал; он отчеканивает, командует в стихах, одно слово от другого, одну пару слов от другой отделяет энергичными точками; он шумит, он почти кричит, он волнуется и отрывисто восклицает. Бальмонт не то что лиричен – он нескромен и много толкует о себе. Поэт внешне увеличивающий, почитатель большой буквы, он вдохновляет себя географической и иной экзотикой, и надо считать тяжким грехом с его стороны обычные его провозглашения: «я ненавижу человечество, я от него бегу спеша» (и все-таки поспешность не удержала его от плеоназма...); «я не был никогда такой, как все»; «это – страшное проклятие, это – ужас: быть как все»: он никак не может понять, что в этом сходстве со всеми нет ничего ужасного, он не способен принять простоты, возвыситься до нее, не может подняться до обыкновенного. Фамильярный с солнцем, луной и стихиями, свой среди них и «среди стихийного бесчинства», испытывающий на себе тяготение высоты и красоты, он зато недостаточно глубоко и любовно проникает в обыденность и не освящает ее, как это приличествовало бы поэту. Испанец, идальго, кабальеро, любитель алости и пряности, певец махровых цветов, гвоздики и мака, он не только обладает темпераментом, но, к несчастью, и говорит о нем. На разные лады повторяет он свое знаменитое «хочу быть дерзким, хочу быть смелым», и эти заявления, а не проявления своеволия изобличают в нем отсутствие настоящей смелости и настоящей дерзости. Он больше хочет быть смелым, чем смел действительно. Он прославляет альбатросов, морских и других разбойников – ему самому было бы лестно слыть разбойником русской поэзии, но чувствуется, что он не так страшен, как себя рисует. Атаман теоретический, бандит стихотворений, Бальмонт не имеет спокойной и уверенной силы; он храбрится, грозит, что будет палачом, но скорее он – кроткий и с ужасом думает об опричниках, сокрушается о том, что, «едва в лесу он сделал шаг, – раздавлен муравей»; его тешат фейные сказки и разные птички, и снежинка белая, и лен, и василек во ржи, и голубое, и милая миниатюрность. Правда, все это малое и милое именно тешит его, а не то чтобы он это любил простодушно. Он всему этому точно честь делает. Он от простодушия как-то отучил себя, довольно удачно привил себе всякую необычайность, намеренно ушел из-под того северного неба, под которым пел когда-то более простые и более русские песни. Теперь уже искренни его утверждения, что он любит в мире «скрип всемирных осей»; ему действительно полюбились уроды, горбуны, «кривые кактусы, побеги белены», все пасынки, все падчерицы мачехи-природы, все то, что иррационально и безумно, все, что рождается в диком оргийном чаду, и ужасы, и вампиры, и ломаные линии, и суеверие амулетов, химеры на соборе Парижской Богоматери и химеры живой реальности; неложные хвалы воздает он тиграм, леопардам и таинственному роду кошек. У него – пламенная чувственность, все порывы сладострастия, «жаждущая хоть»; отуманенный эротикой, он видел, как «томились пьяные в тумане анемоны» и «рододендроны, как сонмы юбок фейных, призывно зыблились, горячий рот маня», – и часто для него «рты гранатно приоткрыты». Горячее, огневое вдохновляет его; по его космогонии, «родился мир из гнева», и если он слагает гимны огню, который нравится ему больше всего на свете, то в этом огнепоклонничестве нет лицемерия; и если он хочет быть как солнце, то в самом деле идет ему навстречу всеми трепетами своего существа. Есть у Бальмонта и огонь обличительный, пожар совести, огонь как упрек. В глубоко вдохновенной автобиографии, в поэтической исповеди «Лесного пожара», местами достигающего дантовской жути и пафоса, – как лесной пожар, как «завеса непроницаемо запутанного леса» рисуется именно жизнь сгорающая; и поэт оборачивается на свое прошлое, его мучат терзания совести, «просроченные сроки» – вся эта боль жизненных опозданий, роковая несвоевременность нашего раскаяния, непоправимость душевных ошибок; и по мере того как в чащу леса уносит всадника взмыленный конь – то, что когда-то светило «пламенем воздушно-голубым», теперь «превращается внезапно в черный дым».
О, сказкой ставшая, поблекнувшая быль!
О, крылья бабочки, с которых стерлась пыль!..
Такие лирические откровения, впрочем редкие у Бальмонта и чаще вытесняемые искусственностью красивых самовнушений и самообманов, тоже показывают, что изысканность не является для него прирожденной и что если он долго искал себя в разных далях, то найти себя может только на родине, там, где он увидел, что «есть в русской природе усталая нежность, безмолвная боль затаенной печали». Но и скитания его, внешние и внутренние, в общем строе его духа были если не всегда естественны и необходимы, то все-таки законны, потому что завершающая оседлость должна преодолевать инстинкты скитальчества. Недаром его поэзии так присуща идея извивов и изменчивости. Многоликое, подвижное, текучее; гераклитовское «все течет»; странничество облаков, которые, быть может, только где-нибудь «в окрестностях Одессы», над «пустыней выжженных песков» проходят «скучною толпою», скучающие, слоняющиеся бродяги вселенной, а вообще носятся по миру, неутомимые, неутолимые в своем любопытстве: все это родственно пленяет Бальмонта переливами изменений, и для него не одни «слова – хамелеоны», но и вся жизнь хороша только в радужной пляске солнечных пылинок, в игре разнообразных мгновений, в вечной смене внутренних и внешних эфемер.
Однако его легкости и ветреной подвижности мешает нередко и то, что он их слишком сознает, что он вообще не чужд интеллектуализму и не размышляет только над стихом; как бремя падает на его поэзию элемент философического рассуждения или рассудочности. Ветер Бальмонта в своих эфирных складках прячет какую-то тяжесть. Отсюда – нескладное соединение образности и отвлеченности, все эти бесчисленные слова на «ость» – всякие «пирности, тайности, жемчужности, пятикратности, взрывности, звездности» и даже – «звездомлечности»... Отсюда – пятна прозы: например, частое слово раз в смысле если, коль скоро, или «замкнуться, как в тюрьму, в одну идею», или «оделись формою иною», или «краткое мгновение может дать нам... целый небосклон», или «он уснул между гор величавых, поражающих правильной формой своей». Отсюда, как в стихотворении «Ребенок», проникновенные и сердечные строки, простой вопль отцовской жалобы и недоумения:
Но я не в силах видеть муки
Ребенка с гаснущим лицом,
Глядеть, как он сжимает руки
Пред наступающим концом...
.........................................
Глядеть, как бьется без исхода
В нем безглагольная борьба!
Нет, лучше, если б вся природа
Замкнулась в черные гроба.
................................
Нет, пытки моего ребенка
Я не хочу, я не хочу, –
эти волнующие стихи сменяются многословной и бледной тирадой будто бы небесного, вышнего ответа на человеческую скорбь – и здесь уже огорчает нас вялость скудного домысла, и риторика, и такая проза, как «последнего атома круга еще не хватало»... Бальмонт часто также сушит свои стихи кавычками и из двух слов затейливо сложенными словами, и такими оборотами речи, такими приемами, которые кое-как сводят логические концы с концами, удовлетворяют грамматике, даже рифме – но только не поэзии. Он не чувствует, например, что сказать, тяжко сказать о лилиях: «проникаясь решимостью твердою», – это значит погубить всю поэтичность и всю легкость лилии. Вообще, разве облачко рассуждает, разве соловей поет абстракции, разве Бальмонту пристала книжность?
Итак, у него нет достаточной силы для того, чтобы в любимый звук свой соответственно претворить мысль, – у него звучат не мысли, а слова или, наоборот, слышатся соображения, но тогда не звучат слова. В его поэзии нет целостного и внутренне законченного содержания, высшей органичности. Вторична, производна его изощренность, но и простота его не первоначальна; ни здесь, ни там он не естествен всецело. Лишь иногда рассыпанная храмина его изобильных слов идеально восстановляется, и видно тогда мерцание некоторой истины. Мудро и спокойно выявить скрывающуюся где-то в последних глубинах нераздельность мысли и звука, их космическое единство; так же выявить конечное единство родного и чужого, обыкновенного и изысканного, природы и культуры – этого он не сумел. Но и то, что он умеет, – большая радость для русских читателей. Бальмонт себя переоценивает, но ценностями он действительно обладает. Музыка нашей поэзии в ноты свои любовно занесет его звучное имя. Сокровищница наших сюжетов все-таки примет яркие причуды его настроений, переливы от простого к утонченному, его родину и экзотику, его искусство и даже искусственность. И часто и сладко будут заслушиваться этой певчей птицы. Ибо несомненно, что хотя он себя возбуждает, преувеличивает, извращает и точно вводит в свою душу какие-то наркозы, искусственный рай Бодлера , но и без того живет в нем душа живая, душа талантливая, и, опьяненный словами, восхищенный звуками, он их страстно роняет со своих певучих уст. Он к себе не строг, и тот ветер, которому он уподобляет свою поэзию, бесследно унесет многое и многое из его неудачных песен и незрелых дум; но именно потому, что этот ветер развеет его плевелы, навсегда останется от Бальмонта тем больше красоты.
По материалам статей Ю. И. Айхенвальда.
Анализ стихотворения "Фантазия" Бальмонта
Бальмонт – выдающийся поэт-символист Серебряного века. Одно из его произведений – стихотворение «Фантазия», написанное в 1893 году. Поэт описывает в нём спящий зимний лес, вложив в описание всю игру лирического воображения, все оттенки собственных мимолётных впечатлений. За быстро меняющимися образами лесной ночи – ничем не скованная творческая натура поэта.
Лирический герой в большей части стихотворения – лишь наблюдатель. Только в конце второй строфы он становится активнее, следует череда риторических вопросов. Здесь появляется и мистический подтекст произведения: за «тихими стонами» деревьев поэт различает «духов ночи», их «жажду веры, жажду бога». Лирический герой чувствует в чуть трепещущих очертаниях леса что-то таинственное, неземное, недоступное пониманию человека.
Лирический сюжет стихотворения – тишина, спокойствие, дрема, сменяющийся движением («это мчатся духи ночи») и оттенком тревоги, печали («чьё-то скорбное моленье», «что их мучит, что тревожит?»), нарастающим с каждым мгновением («всё сильней звучит их пенье, всё слышнее в нём томленье»). Потом вновь наступает спокойная дремота «без муки, без страданья».
Природные стихии – ветер, метель, лес – оживлены олицетворением. В стихотворении всё движется, чувствует, живёт: «живые изваянья», лес «спокойно дремлет», «роптанью ветра внемлет», «исполнен тайных грёз»; «стон метели», «шепчут сосны, шепчут ели» и так далее.
Образы Бальмонта расплывчаты, лишены чётких очертаний, воздушны: «чуть трепещут очертанья», «роптанья ветра», «светлый дождь струится», «искры лунного сиянья».
«Фантазия» пронизана радужной игрой света. Всё утопает в «искрах лунного сиянья», «светлом дожде»; даже сны – ясные и светлые.
«Фантазии», как и многим произведениям Бальмонта, присуща музыкальность. Поток звуков создаёт впечатление нежного журчания, плескания. Часто повторяются шипящие ж-ш-щ-ч, свистящие с-з, согласные л-р-м-н. Музыкальность достигается и повторением некоторых слов: луна, сиянье, пенье, трепещут, вещих, дремлют, внемлют, стон. Рифмы используются даже внутри строки: изваянья – сиянья, дремлет – внемлет, метели – ели, вспоминая – проклиная. Бальмонт часто прибегает к анафорам: шепчут – шепчут, чьи-то – чьё-то, точно – точно, это – это, что – что, всё – всё, жажда – жажда, мчатся – мчатся.
Чтобы подчеркнуть таинственность, певучую сонливость, романтичность, а иногда и тревожность, Бальмонт использует выразительные средства языка. Стихотворение начинается с оксюморона «живые изваянья», сразу настраивая читателя на нужное восприятие. Стихотворение насыщено эпитетами (дремлет – спокойно, сладко, чрез – тайных, стон – тихий, ветви – стройные, моленье – скорбное, стволы – вещие и сказочные, сны – ясные и светлые) и сравнительными оборотами («как живые изваянья», «точно искрится звезда», «точно светлый дождь струится», «как червь»). Очень часто Бальмонт использует олицетворения, а во второй строфе – риторические вопросы.
Общее впечатление – его непосредственность в восприятии окружающего мира, умение лирически выразить едва уловимые оттенки душевного настроя. Читая «Фантазию», получаешь удовольствие от музыкальности стиха, глубокой художественной выразительности, рисующей в воображении чудесные, необыкновенные картины.
«Раненый» - одно из характерных стихотворений этого этапа. В этом произведении поэт раскрывает проблему внутреннего конфликта личности, и поэтому оно по праву относится к философской лирике. Жанр – лирическое стихотворение.
Слово «раненый» означает имеющий какое-либо ранение, однако в данном случае говорится не о механическом повреждении, а о психологической травме:
Основная тема стихотворения – конфликт человека с его внутренним «Я». Лирический герой Бальмонта сам загоняет себя в рамки несуществующих проблем, создает свой мир печали и страдания, он не может трезво взглянуть на мир вокруг и счастливо проживать свою жизнь, радуясь каждому дню. Об этом говорят следующие строки:
Я неразрывен с этим мирозданьем,
Я создал мир со всем его страданьем.
И, весь дрожа от нестерпимой боли,
Живя у самого себя в неволе…
Композиционно произведение делится на четыре части (построфно), причем первая и пятая части состоят из 5 сток, а вторая и третья – 4.
Это, наряду с повторением, говорит о кольцевой композиции произведения.
Я насмерть поражен своим сознаньем,
Я ранен в сердце разумом моим.
Я ранен насмерть разумом моим.
Примечательно, что пятистишие в русском стихосложении встречается обычно в виде лимерика (форма короткого стихотворения, появившегося в Великобритании, основанного на обыгрывании бессмыслицы). Традиционно лимерик имеет пять строк, причём в каноническом виде конец последней строки повторяет конец первой. Таким образом, используя в своем стихотворении пятистишье, автор усиливает настроение безвыходного положения своего героя.
«Раненый» написано пятистопным ямбом. Рифма второй и третьей строф – перекрестная, а первой и последней – вида ABAAB. Бальмонт использует сменяющие друг друга женскую и мужскую рифмы, что добавляет мелодичности и плавности стихотворению.
В произведении широко представлены метафоры («поражен своим сознаньем», «ранен в сердце разумом моим», «я гибну сам, как дым», «игру теней, рожденных в мире мной», «жизнь есть сон»), эпитеты («призрачное море», «нестерпимой боли»). Первые четыре строки первой строфы начинаются с местоимения «Я», которое встречается постоянно на протяжении всего стихотворения, а, если быть точнее, 10 раз. Нельзя не заметить сходство между последней строкой первой строфы (Струя огонь, я гибну сам, как дым) и латинским крылатым выражением Consumor aliis inserviendo, что в переводе на русский означает «Светя другим, сгораю сам». Однако, в отличии от латинского выражения, герой стихотворения «горит» не для кого-то. Таким образом, все внимание в произведении заостряется не на взаимоотношениях человека с обществом, а на внутреннем конфликте лирического героя. Помимо этого, строка третьей строфы (Есть только мысль, есть призрачное море) заимствована из названия философской драмы XVII века Кальдерона «La vida es sue», что в переводе означает «жизнь есть сон». Скорее всего это вызвано тем, что Константин Дмитриевич занимался переводами многих произведений этого испанского драматурга.